- ЮМОР
Ю́МОР (от англ. humour юмор, нрав, настроение, склонность), особый вид комического; отношение сознания к объекту, сочетающее внешне комическую трактовку с внутренней серьезностью. В согласии с этимологией слова, Ю. заведомо «своенравен», личностно обусловлен, отмечен отпечатком «странного» умонастроения самого «юмориста». В отличие от собственно комической трактовки, Ю., рефлектируя, настраивает на более вдумчивое («серьезное») отношение к предмету смеха, на постижение его «правды», несмотря на смешные странности, а потому в противоположность осмеивающим, разрушительным видам смеха на оправдание «чудака».
В целом Ю. стремится в оценке к жизненно сложной, хотя с виду причудливой тотальности, к адекватной личному существу предмета целостности, свободной от односторонностей общепринятых стереотипов. В более глубоком, серьезном аспекте Ю. диалектика фантазии приоткрывает за ничтожным возвышенное, за безумным мудрость, за своенравными странностями подлинную природу вещей, за смешным грустное «сквозь видный миру смех незримые ему слезы» (по словам Н. В. Гоголя). С другой стороны, комически снижая свой предмет, Ю. низводит возвышенное с котурнов.
В зависимости от эмоционального тона и культурного уровня Ю. может быть добродушным, жестоким («черным»), дружеским, тонким, грубым, печальным, трогательным и т. п. «Текучая» природа Ю., «протеическая» (Жан Поль) способность принимать любые формы и тональности, в т. ч. и отвечающие умонастроению любой эпохи, ее историческому «нраву», выражается также в способности сочетаться с любыми иными видами смеха: переходные разновидности иронического, остроумного, сатирического, забавного Ю. Сопоставление с основными непереходными видами комического многое уясняет в своеобразии чистого Ю.
С иронией, не менее сложным видом комического, Ю. сходен и по составу элементов, и по их противоположности, но отличается «правилами» комической игры (тональностью «личины» и «лица»), а также целью, эффектом. В иронии смешное скрывается под маской серьезности с преобладанием отрицательного (насмешливого) отношения к предмету; в Ю. серьезное под маской смешного, обычно с преобладанием положительного («смеющегося») отношения. Сложность иронии, т. о., лишь формальная, ее серьезность мнимая, ее природа чисто артистическая (искусное исполнение). Напротив, сложность Ю. содержательная, его серьезность подлинная, его природа даже в игре скорее «философическая», мировоззренческая. Ю. нередко «играет» на двух равно действительных аспектах человеческой натуры физическом и духовном. Различен поэтому эффект иронии и Ю., когда игра закончена и обнажается внутренний аспект, подлинная цель игры: ирония, порой близкая смеху язвительному, задевает, ранит, оскорбляет не только открывшимся неприглядным содержанием, но и самой формой игры; тогда как Ю. в конечном счете заступается за свой предмет, а его смехом иногда, например в «дружеском» Ю., «стыдливо» прикрывается восхищение, даже прославление. Колоритом Ю. художники нового времени часто пользуются во избежание ходульности или односторонности для изображения наиболее благородных героев, а также идеальных натур «простых людей», национально или социально характерных (В. Скотт, А. С. Пушкин).
Остроумие комическое в интеллектуальной сфере основано на игре слов, понятий, фактов, по сути своей далеких, но по ассоциации либо по словесному звучанию сближенных. Остроумие это «играющее суждение»; роль аргументации при этом играет комический эффект от неожиданного сближения вопреки общепринятым представлениям понятий, которые сами по себе необязательно смешны. В Ю. же, напротив, за внешним, самим по себе комичным, интуитивно постигается внутреннее того же самого предмета, два его аспекта, например чувственный, зримый и духовный, умопостигаемый. В романе М. де Сервантеса долговязый, тощий Дон Кихот, мчащийся на костлявом Россинанте, а за ним плетущийся на осле коренастый, толстопузый Санчо каждый образ в обоих аспектах сам по себе и как взаимно связанная, целостная «донкихотская» пара, и как странствующая («за идеалом») пара на фоне косной, «неподвижной» действительности Испании, во всех этих планах два аспекта все того же целостного образа, все та же ситуация непрактичного духа и бездуховной практики. Остроумие стилистически часто вырастает из сравнения (сопоставления различного), а Ю. из метафоры, нередко даже «реализованной метафоры» (материализация духовного). В остроумии пленяет оригинальность и меткость соединения далекого и разнородного, в Ю. загадочная странность самого предмета, причудливость органического единства противоположного и все же нерасторжимого.
Отношение Ю. к сатире определяется уже тем, что источником сатирического смеха служат пороки, недостатки как таковые, а Ю. исходит из той истины, что наши недостатки и слабости это чаще всего продолжение, утрировка или изнанка наших же достоинств. Сатира, в отличие от близкой ей по существу иронии, открыто разоблачая объект, откровенна в своих целях, тенденциозна, тогда как серьезная цель Ю., глубже залегая в структуре образа, более или менее скрыта за смеховым аспектом. Бескомпромиссно требовательная позиция сатирика ставит его во внешнее, отчужденное, враждебное положение к объекту; более интимное, фамильярно близкое отношение юмориста (который «входит в положение» предмета его смеха) тяготеет к снисходительности, вплоть до резиньяции перед природой вещей, перед необходимостью. Но именно великим сатирикам (Ф. Кеведо-и-Вильегос, Дж. Свифт, М. Е. Салтыков-Щедрин), пребывающим в глубоком, нередко близком к трагизму разладе с состоянием жизни, часто свойственно причудливо перемешивать гневную серьезность (социально и культурно значительное) с абсурдно-«игровым», как бы шутливо незначительным (персонаж с «фаршированной головой» у Салтыкова-Щедрина): восстанавливающая бодрость «анестезия» смехом и игрой, некое «ряжение» сатиры под забавный Ю., широко представленное и в современной литературе (Г. Грасс, Ф. Рот, Н. Уэст).
Это возможно потому, что, подобно иронии, остроумию, сатире, Ю. принимает в обиходных («непринципиальных») проявлениях форму благодушно забавного смеха, в котором вместе с измельчанием содержания различия между основными видами комического, как и между двумя аспектами Ю., сглаживаются. Но именно в этом скромном, низшем виде комического, благожелательного к предмету смеха и терпимом к чужому нраву, к чужим слабостям, в этом непретенциозном и важном для культурного обихода добродушном Ю. выступает общая (синкретичная) природа смеха во всех его видах, смутно (в незначительном виде) проступают единые, извечные его корни.
Исторически Ю. выступает как личностный преемник безличного древнейшего типа комического всенародного обрядово-игрового и праздничного смеха (см. Карнавализация). Жизнь преломляется в Ю. через «личное усмотрение», центробежно («эксцентрично») уклоняясь от официальных или обезличенных стереотипов представлений и поведения. Сфера Ю., в отличие от архаичного смеха, это личностное начало в субъекте смеха, предмете смеха, критериях оценки. Если коллективное празднество поглощает, уподобляет каждого всем, интегрирует (клич карнавала: «делайте, как мы, как все»), то Ю. дифференцирует, выделяет «я» из всех, даже когда оригинал «чудак» (например, Дон Кихот) подвизается для всех, вплоть до самопожертвования ради всех. В Ю. «мнение» перестает быть мнимым, недействительным, несерьезным взглядом на вещи, каким оно представляется сознанию безличному (традиционно-патриархальному или «омассовленному»), и, напротив, выступает единственно живой, единственно реальной и убедительной формой собственного (самостоятельного) постижения жизни человеком. Трактуя вещи серьезно, но с виду аргументируя комически, «своенравно», апеллируя не отдельно к разуму или чувству, а к целостному сознанию, Ю. как бы исходит из того постулата, что в отвлеченной от субъекта, в безличной форме убеждение никого другого не убеждает: идея без «лица» не живет, «не доходит», не эффективна. Личностной природой Ю. объясняется то, что, в отличие от других форм комического, теоретическая разработка которых восходит еще к Древнему Востоку и античности, Ю. привлек внимание эстетиков поздно с XVIII в.
Для культур до нового времени Ю., как правило, не характерен и встречается, знаменуя формирование личности, лишь на периферии морального и религиозного сознания как оппозиция нигилистическая, иррационалистическая, мистическая или шутовская господствующим канонам: античные анекдоты о киниках (особенно о Диогене), позднесредневековые легенды «о нищих духом», «безумно мудрые» и смелые выходки юродивых в Древней Руси, поэзия деклассированных кругов (лирика Ф. Вийона). Первые литературные образцы универсального смеха, близкого Ю., принадлежат эпохе Возрождения в связи с новым пониманием личности и природы, причем генетическая связь с архаичным смехом в них еще достаточно наглядна («Похвала Глупости» Эразма Роттердамского, «Гаргантюа и Пантагрюэль» Ф. Рабле, комедии У. Шекспира, образ Фальстафа и «фальстафовский фон» его исторических драм). Первый законченный образец Ю. «Дон Кихот» Сервантеса, отправная точка для последующей эволюции Ю. в литературах нового времени.
Отстаивание «естественных» личных прав и «поэтизация прозы» частной жизни в век Просвещения ознаменованы расцветом Ю.: «философский роман» Вольтера и Д. Дидро, «Годы учения Вильгельма Майстера» И. В. Гёте, романы Жан Поля и вершина Ю. в XVIII в. проза Л. Стерна. Своеобразной разновидностью субъективного Ю. оказывается «романтическая ирония» (особенно в двойном плане повествования Э. Т. А. Гофмана). Наиболее влиятельным оказался и в XIX в. Ю. английского романа: объективный Ю. исторического колорита национальных характеров и страстей у В. Скотта, социально заостренный Ю. величайшего юмориста, но и сатирика Ч. Диккенса.
Многочисленны разновидности Ю. в литературе XX в. от традиционных, восходящих к литературе Возрождения и национально характерных (санчопансовский образ «бравого солдата Швейка» Я. Гашека, раблезианский «Кола Брюньон» Р. Роллана) до «авангардистских» (в сюрреализме, «комедии абсурда» см. Абсурда драма).
В русской литературе XIX в. многообразен и в высшей степени самобытен юмор Гоголя (от народно-праздничного смеха «Вечеров на хуторе » И «героического» Ю. «Тараса Бульбы» до причудливого гротеска «Носа», идиллического Ю. «Старосветских помещиков» и грустного Ю. «Шинели»). Ю. в различных функциях и оттенках присущ Ф. М. Достоевскому, А. Н. Островскому. Ю. пронизаны рассказы и пьесы А. П. Чехова. Замечательные образцы различных видов юмористического смеха в советской литературе: у А. Т. Твардовского и М. А. Шолохова комическое восходит к обрядово-игровому, народно-праздничному смеху, Ю. же в более строгом значении присущ М. М. Зощенко, А. П. Платонову, М. А. Булгакову; В. М. Шукшину.
Литература:
при ст. КомическоеЛ. Е. Пинский.
Литературный энциклопедический словарь. - М.: Советская энциклопедия. Под редакцией В. М. Кожевникова, П. А. Николаева. 1987.